Вдохновлённый Сибирью: 150-летие Вячеслава Шишкова

Сибирские пространства-просторы, от Урала до Тихого океана, несомненно, предполагают создание эпоса, являются естественным его вместилищем. С XVI века — русского эпоса. Не только эпоса исторического, в соответствии со знаменитым прозрением Ломоносова: «Путь и надежда чужим пресечётся, российское могущество прирастать будет Сибирью и Северным океаном…», но и эпоса литературного.

Автора романа «Угрюм-река» Вячеслава Яковлевича Шишкова, чей полуторавековой юбилей (и 90-летие самого романа) мы в этом году отмечаем, с полным правом можно считать первопроходцем на пути сибирского литературного эпоса, уходящего корнями к народным песням-былинам о Ермаке Тимофеевиче и к первым сибирским летописям XVII века, к строкам Ломоносова («Колумб российский между льдами…»), рылеевской «Песне о Ермаке» («Ревела буря, дождь шумел…») и знаменитым стихам Пушкина («Во глубине сибирских руд…»). Шишков был первопроходцем, поскольку его предшественники, в том числе Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк (1852–1912) в своём творчестве опирались всё-таки не на собственно сибирские реалии.

Уроженец же города Бежецк Тверской губернии Шишков, получивший инженерное образование, более двадцати лет, с 1892-го по август 1915 года, провёл в Сибири — и не просто провёл, а в качестве топографа и гидрографа участвовал в ежегодных экспедициях по рекам Ангаре, Бии, Енисею, Иртышу, Катуни, Лене, Нижней Тунгуске, Оби и Чулыму, а также по трассе Чуйского тракта и по другим направлениям работы Томского округа путей сообщения, где с 1896 года служил техником. И это была высокопрофессиональная работа: «Сделанное Вячеславом Яковлевичем в 1909–1910 годах описание реки Бия от города Бийска до Телецкого озера до сих пор — самый подробный план реки, с нанесёнными фарватером, скоростью течения, глубинами на различных удалениях от берега. Перечислены пороги, бомы, протоки, перевозы, указаны даже отдельные камни, мешающие судоходству. Восхищает и качество чертёжных работ — чистота и свежесть красок, богатство оттенков, ведь в оформлении плана из 92 листов кальки Вячеслав Яковлевич использовал шесть цветов туши», — отмечают уже наши современники. Разумеется, в этих экспедициях перед глазами писателя, по его собственному свидетельству, «прошли многие сотни людей, прошли неторопливо, не в случайных, мимолётных встречах, а в условиях, когда можно читать душу постороннего, как книгу. Каторжники, сахалинцы, бродяги, варнаки, политическая и уголовная ссылка, кержаки, скопцы, инородцы», каждый со своим словом и со своей правдой, что порой похуже всякой лжи…

В ту эпоху Сибирь из традиционного места каторги и ссылки, а также источника пушнины, золота и другого ценного сырья превращалась, говоря современным языком, в «зону опережающего развития» Российской империи, что выразилось не только в строительстве Транссибирской магистрали (1891–1916) и массовой миграции на «вольные земли» (только в ходе столыпинской аграрной реформы 1906–1910 гг. в Сибирь и на Дальний Восток отправилось около 3 млн переселенцев, а в целом за период 1897–1917 гг. количество жителей за Уралом более чем удвоилось; например, город Новониколаевск, нынешний Новосибирск, вырос с 8 до 107 тысяч человек, то есть более чем в 13 раз), но и в открытии высших учебных заведений, школ, училищ, больниц, типографий, музеев, библиотек, театров и прочих составляющих современной цивилизации.

Тем не менее способы, темпы и итоги такого развития со стороны прогрессивной сибирской интеллигенции: как «старожильной», с «декабристской» и ещё кержацкой, староверческой закваской, так и новоприбывшей за Урал после реформ 1861 года, — подвергались критике. Критике, которая так или иначе брала за образец «свободный» капитализм американского типа, призывала как можно шире открыть двери для иностранных инвестиций и демократических общественных порядков, поскольку в условиях царской России «через двести с лишним лет (После похода Ермака. — Г.С.) мы видим в стране (Сибири. — Г.С.) малочисленное население, разбросанное на громадном пространстве, только что удовлетворяющее своим первым потребностям, довольствуясь мелкой промышленностью. Мы видим бедные городки, разорённые возмутительными насилиями и грабежами наезжих воевод и злоупотребляющих властью губернаторов… Страна от земледельческой едва переходит к заводской промышленности. Минералогические богатства Сибири лежат большей частью неразработанными. Умственный уровень Сибири на низшей степени; образованием сибиряки принуждены пользоваться, уезжая далеко-далеко от места своей родины». Это отрывок из статьи «Сибирь перед судом русской литературы» одного из первых идеологов сибирского «областничества» Николая Михайловича Ядринцева, опубликованной в № 9 неофициальной части «Томских губернских ведомостей» за 1865 год. К концу XIX — началу ХХ века подобные настроения за Уралом только укрепились и разрослись, а после краха Российской империи, казалось бы, даже получили шанс на реализацию, но в ходе Гражданской войны отколоть Сибирь и Дальний Восток от России в интересах и в пользу «передовых» стран мира так и не удалось. Хотя соответствующие планы «деколонизации» нашей страны с расчленением её на множество независимых государств, «сибирских» и «дальневосточных» в том числе, по-прежнему содержатся в идейном арсенале «недружественных» нашей стране государств.

Поэтому так важна, помимо собственно художественных достоинств романа «Угрюм-река», его яркой и прочной фактической основы (у всех главных героев были реальные прототипы), глубокая мировоззренческая основа: «Жить надо не для себя и не для других только, а со всеми и для всех» — отрицающая принцип «жизни для себя», в том числе на примере возвышения и краха династии Громовых, но явно связанная с евангельской (и библейской) заповедью «Возлюби ближнего как самого себя». «Западные» принципы отношений между людьми, а также между человеком и природой (которая выступает полноправным, а нередко чуть ли не главным действующим лицом шишковской прозы и всего «сибирского эпоса» — в связи с этим можно привести в качестве примера и «Вечный зов» Анатолия Иванова, и «Прощание с Матёрой» Валентина Распутина, и «Царь-рыбу» Виктора Астафьева, и множество других произведений) здесь попросту «не работают» (кстати, в образе американца мистера Кука, коверкающего русские пословицы, автором «Угрюм-реки» как будто угадан и предсказан президент США Рональд Рейган). Желание единолично стать хозяином Угрюм-реки и всей жизни на ней приводит Прохора Громова к гибели — и нравственной, и физической.

Так что победившие в гражданской войне большевики вполне обоснованно с 1920-х годов зачисляли Шишкова в свои «попутчики», и писателю действительно было с ними по пути — не с громовыми же, ослеплёнными и заживо убившими себя стремлением к богатству и власти, вместе идти? Но это, конечно, не означало личного ослепления писателя грядущим коммунистическим раем на земле для всех, тем более что «правда и святость поравнять людей не могут, грех всех равняет». Да, «в жизни всё надо преодолеть, а прежде всего — себя», но как это сделать? Ведь «нет такого человека, который бы знал себя до дна». Своё призвание и свою цель Шишков видел иначе: «Эта вещь (Роман «Угрюм-река». — Г.С.) по насыщенности жизнью, по страданиям, изображённым в ней, самая главная в моей жизни, именно то, для чего я, может быть, и родился».

Но, конечно же, родиться было мало: и юношеская встреча с Иоанном Кронштадтским, и множество других встреч, жизненный опыт и тяга к литературному творчеству — всё здесь сошлось, сплелось воедино. Первое крупное произведение писателя, повесть «Тайга», над которой Вячеслав Яковлевич работал в 1913–1915 годах, уже получив экстремальный опыт выживания во время экспедиции 1911 года на Подкаменную Тунгуску, завершалось уничтожающим глухую и убогую таёжную деревню Кедровку («Всё в ней было по-своему, по-таёжному. И своя правда была — особая, и свои грехи — особые, и люди в ней были другие. Не было в ней простору: кругом лес, тайга со всех сторон нахлынула, замкнула свет, лишь маленький клочок неба оставила») вместе с её обитателями таёжным пожаром — образ, который тогда был воспринят как метафора и предвестие грядущей революции: «Русь! Веруй! Огнём очищаешься и обелишься. В слезах потонешь, но будешь вознесена». О том же — эпиграф из Второго послания апостола Петра, согласно которому небеса, «земля и все дела на ней сгорят», но их сменят «новое небо и новая земля, на которых обитает правда». Сходные мысли повторяются и в «Угрюм-реке»: «Революция есть хирургическая операция. Да, кровь. Да, пожалуй, насилие. Но насилие и кровь на пользу организму в целом… Революция — есть та же эволюция, мгновенно вспыхнувшая, чтоб переключить сроки в сотни лет на какой-нибудь год, два…»

Не хватило ни года, ни двух, ни в конечном счёте двенадцати советских пятилеток, хотя поставленную Сталиным задачу («Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут») решить всё-таки, ценой невероятных усилий и жертв, удалось. И даже с запасом ещё на 40 лет после Победы 1945 года, с освоением «мирного атома» и преодолением земного тяготения…

В последние годы жизни, совпавшие с Великой Отечественной, Вячеслав Яковлевич подтвердил, что он — настоящий патриот своей Родины. Осенью 1941 года знаменитый писатель отказался от эвакуации из Ленинграда и пережил там первую, самую тяжёлую, блокадную зиму, выступал по радио и в госпиталях, писал статьи, рассказы и книги, воодушевлявшие соотечественников на борьбу с врагом, продолжая работу над ещё одной вершиной своего творчества — неоконченным романом (сам автор чаще называл его «историческим повествованием») «Емельян Пугачёв» в трёх книгах, первая из которых увидела свет ещё в 1938-м. Обращение писателя к фигуре вождя крупнейшего крестьянского восстания XVIII века трудно назвать случайным. Он, автор романа «Ватага», изданного в 1923 году и посвящённого кровавым перипетиям Гражданской войны, хорошо понимал причины русского бунта и готов был поспорить — не только, подобно Есенину, относительно его бессмысленности, но даже относительно его беспощадности — с самим Пушкиным. Удостоенный в 1946 году, уже после смерти писателя, Сталинской премии I степени в области литературы и искусства, «Емельян Пугачёв» рисовал «век золотой Екатерины», эпоху побед русского оружия и расширения государства, не только с его обратной стороны, с его изнанки, но и с открывшейся (ведь всему своё время: «Ребёнок не может сразу подыматься на гору: он прежде должен научиться ходить») только после революции и невозможной без неё исторической ретроспективы…

Тема народной правды и «души народной», которая «за себя попустит, а за другого не попустит», ярко раскрытая, при этом была автором в его историческом повествовании (как он сам признавался, по примеру «Петра Первого» А.Н. Толстого) заметно «очищена» и приближена к мифологии «народного царя», причём в её сталинском варианте «отца народов». Можно даже сказать, что творчество Вячеслава Шишкова «закольцовано»: от его первой, опубликованной в 1908 году, сказки «Кедр» до «Емельяна Пугачёва». С подлинным бриллиантом в этом золотом кольце — романом «Угрюм-река», по праву входящим в Алмазный фонд русской литературы.

Поделиться